1800 метров… 7 дней… 7 ночей… Лев Филимонов

Как они делали это? я не понимаю! мы стали слабее… цивилизация разбаловала и разнежила нас!
Такие мысле терзают меня когда я читаю об альпинистских восхождениях прошлого.

совсем недавно мне в руки попал альманах «Приключения в горах» изданный в 1961 году.
В нем был напечатан замечательное очерк «1800 метров… 7 дней… 7 ночей…» написанный знаменитый Советским альпинистом, видным ученый — Львом Филимоновым. Очерк посвящен труднейшему восхождению совершенному группой Виталия Абалакова в 1954 году на вершину г. Дых-тау, северный кавказ, Безенгийский район.

На просторах интернета не смог найти электронную версию данного очерка и поэтому решил выложить его здесь, у себя.

1800 метров… 7 дней… 7 ночей… Лев Филимонов 

Цель спартаковцев на лето 1954 года — северо-восточная стена Дых-Тау, что по-балкарски значит «Гора-Небо»,— была тщательно выбрана и одобрена еще под Ушбой всеми участниками будущего восхождения, когда мы с завистью наблюдали, как грузинские альпинисты выходят на стену. В начале августа начальник лагеря А. И. Шевелев с Боровиковым и Лапшенковым отправились в Нальчик достать «четвероногий транспорт», заказать галеты, припасти шерстяные вещи (в Безинги всегда очень холодно), договориться насчет радиста и врача.

10 августа.
Экспедиция под дождем выехала из лагеря «Шхельда» в Нальчик. В нее входили: Виталий Абалаков, Владимир Кизель, Александр Боровиков, Яков Аркин, Лев Филимонов, Иван Лапшенков, Валентина Чередова, радист Игорь Балабанов, наблюдатели Володя Таранин и Авагим. В больнице в Русском Баксане к нам присоединился фельдшер Юрий Филиппов. К вечеру, часам к четырем, мы прибыли на нашу базу в Нальчике, располагая всем необходимым: галетами, шерстяными вещами, аптечкой. Мы заточили ледорубы и кошки, упаковали снаряжение и продукты, а дождь все не прекращался. Чтобы не подмочить имущество еще в пути, выезд пришлось отложить.

11 августа
В перерыве между двумя дождями выехали в Безинги на старенькой полуторке, удобной прежде всего тем, что мы вытаскивали ее на руках из любой грязи или речки.
Но в этом году попасть в Безинги было особенно трудно: за дорогой по ущелью никто не следил, она постепенно разрушалась. Нам сказали, что многие мосты смыты, дорогу размыло селевыми потоками и рекой Черек. Точных сведений о состоянии дороги добиться не удалось. Боровиков дозвонился в Нальчикское отделение Главдорстроя, но начальник смог сообщить лишь то, что грузовик сумеет дойти примерно до Карасу, а далее придется прибегнуть к «четвероногому транспорту»: ишакам, лошадям или волам.
Удалось договориться, что артели в Безинги — в селениях Жемтала и Советское (б. Учкулан) — дадут нам повозки и лошадей.

12 августа
Абалаков вернулся на полуторке с Голубых озер. Вместо лошадей нам дали двух ишаков с седлами. Боровиков гонит их пешим ходом к дороге и выйдет на нее у селения Бабугент.
Сегодня утром выезжаем дальше, покидая двор правления артели «Черек», где ночевали. Около девяти утра Аркин и Лапшенков сообщили по телефону, что им дали «пару гнедых, запряженных зарею», из них с седлом только одна. Получили они и четырехколесную безрессорную бричку с возницей, инвалидом на протезе. Выезд «экипажа» задерживается по обычной причине: лошадей куют, бричку ремонтируют…
После этого наша полуторка выехала из Советского к Бабугенту. Приезжаем в Бабугент. Наших еще нет. Немного подождав, гоним грузовик к почте. Связываемся по телефону с Жемталой: Аркина и Лапшенкова все еще нет,— вероятно, выехали прямо со двора возницы Гриши, не заходя в правление.
Завернув в спальный мешок продукты, оставляем сверток для ребят здесь же, на почте, и возвращаемся на перекресток. Рядом с Кабардинским детдомом нас уже поджидает Боровиков с ишаками. Ишаков, конечно, зовут Яшка и Машка. Машка — старушка с протертой шерстью на боках, Яшка — неопытный юнец, ее сын, всего два раза в жизни ходивший под вьюком. Идут они плохо, норовят убежать домой. Так как ишаков двое, а Боровиков один, мук он принял от них немало.
До Карасу километров 16—18. Чтобы помочь Боровикову, спрыгиваю с грузовика и присоединяюсь к нему. Берем штормовки, продукты на двоих. Грузовик уезжает.
Дорога очень хороша. Когда идешь, а не мчишься на машине, успеваешь рассмотреть, какие прекрасные места вокруг.
Часа через четыре встречаем на пустынной до этого дороге дядьку. Это лесник. Он косит траву, прихватил ружьишко: может, подвернется коза (охрана лесов и живности в них поставлена здесь «на недосягаемую высоту»!). Лесник сообщает: машина остановилась перед промоиной на дороге и наши варят суп.
Вскоре мы видим машину и русло селя, рассекающего дорогу. Мостика нет и в помине: его снесло несколько дней назад во время сильного дождя. Абалаков с Кизелем ушли разведать дорогу. Но уже сейчас ясно, что полуторку мы дальше не протащим и отныне наша судьба зависит от ослов и от наших собственных ног.
Разведчики вернулись мокрые, в глине. Впереди дорога на протяжении шестисот метров смыта рекой Черек. До Карасу от места остановки машины километра четыре. Моста, как уже говорилось, никакого нет, даже висячий разрушен. Через размытую часть дороги бричку не протащить: слева крутой склон, поросший крупными деревьями, по бывшей дороге сейчас проходит основное русло реки. Лошадей не проведешь даже без груза. Остается самим идти с рюкзаками и тащить за собой ненагруженных ишаков. Брод у Карасу страшный, его можно преодолеть только ранним утром и только верхом. Разведчики пришли к выводу, что путь по бывшей автомобильной дороге слишком сложен и рискован.
Посидели, поговорили, грустно истребили супчик и решили вернуться в Бабугент и попытаться пройти в Карасу верхней дорогой, по которой возят продукты для скотоводов, а обратно от них молоко, масло и сыр.
Снова встретили лесника. Выяснилось, что из-за непрерывных дождей верхняя дорога тоже в очень плохом состоянии. У лошади не хватит сил вытаскивать груженую бричку из грязи на крутые подъемы. Нужна балкарская двухколесная арба с парой сильных волов — именно на такой экипаж и рассчитана эта дорога. Без волов нечего и думать провезти наши 500—700 килограммов груза. А у нас лишь два ишака да надежда на четырехколесную пароконную бричку которую должны пригнать товарищи. Такая бричка возьмет максимум 100 килограммов, да и с ними может застрять. Значит, нужны волы. Никаких писем, которые помогли бы нам их получить, у нас не было. Денег тоже мало… Но и без волов не обойтись.
Опять едем в Бабугент — ближайший крупный населенный пункт. Наши наблюдатели гонят навстречу ишаков. Один наблюдатель, Авагим, невысокий парень которому врач запретил восхождения из-за болезни сердца, — репатриированный армянин. Это прекрасной души парень работящий и исполнительный, мечтающий попасть в Безинги. Он знает уйму языков: русский, турецкий (родился в Турции), арабский, английский (жил в Палестине) и, конечно, родной, армянский; у него приятный голос, и он охотно поет. Второй наблюдатель, Володя Таранин — редкостный лентяй и пьянчуга. Невесть зачем и почему его взяли в команду завхозом.
Достать волов в Бабугенте взялся Кизель, прихватив «для внушительности» меня. Узнав о том, что на восемь часов вечера у начальника бабугентского лесоучастка назначено диспетчерское совещание, мы и направились туда. Попросив две пары волов с повозками, мы сказали, что взамен можем на день-два предоставить в распоряжение лесоучастка полуторку с шофером, так как оказалось, что здесь, «на вверенном вам лесоучастке», из-за скверного состояния дорог эта механизация непригодна, хотя на полуторке возможно ездить вниз, с гор.
Нам ответили, что лесоучасток в основном пользуется гусеничными тракторами, которые прекрасно пролезают по бездорожью и для того и предназначены. «Вон, взгляните в окно…» И мы действительно увидели страшной силы громадину, отличающуюся от тяжелого танка разве лишь отсутствием пушки и брони.
Волов на лесоучастке мало, но, тем не менее, «парочку самых лучших» нам пообещали. Бричка четырехколесная, двухколесных нет. А машина наша им без надобности: своих хватает. Возница тоже будет «самый лучший». Платить придется только вознице — по сотне в день, а волов и бричку дают бесплатно. За всем хозяйством надлежит явиться завтра в пять утра на клепочный завод.
Все, как в сказке. Деликатно подчеркнув еще раз, что волы и бричка нужны наилучшие, мы удалились, стараясь сохранить солидный вид столичных профессоров. В действительности же нас так и подмывало тут же пуститься в пляс от сознания, что все вышло так здорово.

13 августа
Утром погрузили все имущество на две повозки: с лошадьми инвалида возницы Гриши и с волами, которых рано утром мы с Кизелем получили на клепочном заводе.
В семь утра первый раз развернули рацию и дали радиограмму Ануфрикову (он где-то на дальних подступах) о том, что ему с Буслаевым лучше двигаться нижней дорогой, поскольку весь свой груз эта группа несет в рюкзаках.
После завтрака начали подниматься по дороге.
Утро чудесное — ясное, солнечное. Дорога вьется по редкому буковому лесу, среди деревьев-великанов. Пока что не видно ни особо крутых подъемов, ни крупных камней, ни грязи по ступицу. Лошади идут впереди волов: они быстроходнее. Воловья бричка нагружена значительно больше первой, при ней возница Леонид и мы четверо. Леонид просит нас не отставать и придерживать на трудных местах повозку, которую тащат два огромных быка — Мишка и Савва. Ростом они почти с меня и дьявольски сильны — мастодонты, а не быки. В этом мы убедились в первые же минуты, встретив на обочине дороги, над обрывом, два толстенных, вросших в землю бревна. Бревна крепили дорогу от обвалов в сторону обрыва. Когда-то они были связаны толстой проволокой, теперь часть ее размоталась и болталась над дорогой. Бричка зацепилась за проволоку. Волы вначале встали. Мы, не разобравшись в чем дело, закричали на них. Волы рванули вперед,— и спокойно выворотив бревна, поволокли их за собой…
Чуть позади повозки идет наблюдательная группа: радист с рацией за плечами, фельдшер, Таранин и Авагим, который, сидя верхом на одном ишаке, другого ведет на поводу и по-итальянски поет «Санта Лючия». Голос у него звонкий, чистый и сильный, а в лесу какая-то особенная акустика. В общем, сказка букового леса!..
Поэзию и очарование утра нарушает голос Валентины Чередовой. Она зовет на помощь: телега засела в грязь. Обещанные дорожные неприятности начались!
А лес уже стал гуще. Солнечные лучи не доходят до земли. На деревьях — пряди зеленого моха. Грязь на дороге стала глубже и жиже, появились камни и корни. Повозка то со зловещим скрипом и скрежетом кренится набок и одно колесо ее оказывается на камне, а другое утопает в грязи, то прыгает вниз с каменной плиты, то цепляется осью за валежину или продирается сквозь кусты в обход разбитого участка дороги.
Все время идем в гору, подъемы становятся круче и круче. За час делаем не более километра, непрерывно поддерживая и толкая повозку. Постепенно вползаем в облако, висящее на нашей горушке. Начинается мелкая изморось. Пахнет прелым листом и осенью.
Извлекаем палатки, плащи, укрываем «груз, натягиваем штормовки и опять продираемся по убийственно трудной дороге.
Часам к двенадцати возницы заявляют: надо переждать дождь. Волы и лошади намокли и быстро разотрут в кровь холки. Да и кормить их пора.
Распрягают. Мы забираемся под повозки, под густые деревья, стараясь укрыться от воды, стекающей почему-то именно за шиворот. Штормовки быстро промокли насквозь. Очень холодно.
Так проходит часа полтора — в полудреме, в перекурах, в грязи и сырости. Наконец дождь прекратился. От скотины идет пар — просыхают, бедняги. А от нас пар, к сожалению, не идет — мы замерзли до синевы.
Движение возобновляется. Дорога труднее, более скользкая. Чтобы волы могли тянуть хорошо, вкладывая всю силу, надо поплотнее прижать ярмо — иначе они не могут хорошенько упереться. Леонид предлагает Вано Лапшенкову сесть на ярмо и прижать его собственной тяжестью. Действительно, дело пошло лучше, если не считать того, что волы по-прежнему часто скользили, падали, а Вано при этом валился в грязь, рискуя попасть под вола или на его огромные рога.
Через некоторое время бричка Леонида, старая, гнилая и трухлявая, стукнувшись о камень, разваливается. Леонид чешет затылок и явно собирается с духом, чтобы заявить о своем отказе от дальнейшего путешествия. Но на помощь приходит Гриша. Он очень толково распоряжается и быстро организует ремонт. Свалив подходящей толщины бук, обтесывает его, вырубает для брички новые детали, плотно забивает их в гнезда, используя вместо гвоздей ледовые крючья и проволоку.
Трудный подъем продолжается около семи часов — семь часов продвижения по непролазной грязи, среди камней, пней, по колеям, разбегающимся от центральной «дороги» бесчисленными объездами, сквозь кусты, через канавы… Наконец добираемся до луговой части Пастбищного хребта. Здесь нет корней и валежника, меньше крупных камней. Путь почти горизонтален. Однако глинистая почва совсем размокла, волы скользят и падают даже на целине, на дерне. Тем не менее, довольно длинный участок пути по высокогорному лугу мы проехали относительно спокойно и, главное, быстро. Проезжаем через полевой стан кабардинцев-косарей. Они живут в длинных шалашах-навесах из кольев и сена. В каждом шалаше по 30—50 человек и с десяток здоровенных псов.
Часам к пяти вечера выглянуло солнышко. К этому времени мы уже начали спускаться вниз — пока еще не в Карасу, но в одну из многочисленных долин, рассекающих хребет. Задние колеса повозок подвязали цепями, и они перестали вращаться, но даже этого торможения было недостаточно — пришлось изо всех сил удерживать сползающую вниз бричку. Так, подтормаживая собственными пятками, мы спустились в маленькую долинку между двумя травянистыми хребтами, с первого взгляда очаровавшую всех своей тихой красой.
Здесь нам повстречались две, балкарские арбы с волами и трое кабардинцев. Они везут каменную соль отарам овец, пасущимся где-то около селения Хулам. Это недалеко от селения Новое Безинги, и кабардинцам надо проезжать через него. Значит, мы попутчики почти до конца колесной дороги. Однако довольно скоро наши возницы, поговорив со встречными, объявили, что впереди «дорога совсем плохой», что если бы они знали, на что идут, то вовсе бы не поехали с нами и. что дальше они с нами не едут… Мы. с трудом уговорили их, по крайней, мере, не возвращаться сегодня, заночевать на скошенном лугу, а вопрос о том, как быть дальше, решить завтра, утром. При этом мы рассчитывали, что с утра будет хорошая погода, дорога за ночь подсохнет, а люди отдохнут и подобреют от щедрого угощения за ужином и завтраком.
Итак, мы взялись за устройство бивака, а Виталий ушел вперед просмотреть дорогу.

14 августа
Было и угощение, была и хорошая погода. Утром при ярком солнышке, все казалось совсем не таким страшным, как накануне вечером, и кабардинцы согласились подвезти часть нашего груза до Нового Безинги. Повозки наши немного разгрузились, дорога за ночь действительно подсохла, стала не такой скользкой, и спуск, который вчера казался непроходимым, прошел легко и весело. Уже через полтора часа мы достигли Карасу.
Однако дорожные приключения на этом еще далеко не закончились.
Еще по 1952 году мне запомнился участок автомобильной дороги за висячим мостиком. Там приходилось чуть ли не по пояс проходить вброд. Теперь на этом участке дорогу на. протяжении нескольких десятков метров вовсе залило, и проезд оказался невозможен. Пришлось делать длинный объезд над обрывами, у которых бьется река. Это лишние 4—5 километров плохой дороги с подъемом на 500 метров вверх и спуском на автомобильную дорогу по травянистому кулуару всего в сотне-другой метров выше залитого участка. Подъем вверх прошел хорошо — здесь есть старая балкарская дорога. А вот спуск по кулуару и волам и людям достался очень трудно. У повозки мы затормозили цепями теперь уже оба задних колеса и, тем не менее, едва сдерживали ее «всем колхозом».
После выхода на автомобильную дорогу двигаемся без особых приключений. Дорога до самого Старого Безинги живописная, лишь в одном месте нанесло из пересекающего дорогу ручья конус камней, да по всему полотну валялись камни, упавшие со склона.
Наш многочисленный и разномастный караван тащится очень медленно, равняясь на слабых волов наших попутчиков. Езда с такой скоростью известна издавна и полностью соответствует медлительности и ленце, свойственным чумацкому характеру. Поддерживать повозки было теперь не к чему, и мы успе-вали посматривать по сторонам и развлекаться малиной.

15 августа
Рано утром рассчитались в Старом Безинги с Леонидом, который наотрез отказался сопровождать нас дальше, дали ему продуктов, нагрузили вещи на Гришину бричку и отправились дальше. Телега проходит еще несколько километров вверх по ущелью, и, наконец, ее тоже приходится оставить: дорога резко сужается.
Две лошади и два ишака подняли во вьюках около 250 килограммов,— к счастью, самый громоздкий груз. Остальное распихиваем по рюкзакам, и оказывается, что мы в состоянии поднять весь груз за один раз — делать несколько рейсов не придется. Гриша, конечно без груза, тоже ковыляет с нами на своем протезе: видимо, боится доверить нам лошадей.
В первой половине дня подошли к месту, которое за прошлые годы изучили в деталях. Здесь Черек очень близко подходит к левому (орографически) склону ущелья, и его главное русло омывает скальную стенку. Метрах в десяти над водой — узкая молочка с пешеходной тропинкой. По ней можно с трудом пролезть с рюкзаком, но не хватает зацепок, приходится навешивать перила. Здесь в 1948 и в 1952 годах устраивалась своеобразная переправа вдоль реки: грузы перетаскивали в рюкзаках по полочке, четвероногих перегоняли по воде, мимо скальной стенки.
За переправой на протяжении полукилометра тянется очень трудная для четвероногих дорога — осыпь из крупных камней. В 1948 году на ней еще были остатки вьючной тропы и нам удавалось прогнать по ней даже лошадей. В этом году мы рассчитывали на лихость и смелость нашего Гриши, надеясь, что он согласится провести лошадей по осыпи. Это было очень заманчиво — дальше, до самого Безингийского ледника, вполне приличная вьючная тропа. Поэтому мы прямо с ходу, не развьючивая, перегнали лошадей через воду и вывели их на берег за стенкой, на небольшую ровную площадку. Подошедший к этому времени Гриша, завидев осыпь, решительно запротестовал. Мы долго уговаривали его, даже проложили дорогу по наиболее крутой и трудной части осыпи, бешено ковыряя землю и камни айсбайлями — ведь лошади давали нам возможность избавиться от второго рейса. Однако Гриша остался непреклонен.
Тепло распрощавшись с ним, мы остались одни — 11 человек, два ишака и куча экспедиционного груза, который невозможно поднять за один раз. Пришлось самим превратиться во вьючных животных. Прежде всего надо было переправить ишаков. Вода здесь неглубокая — не более, чем по пояс, но течение очень быстрое, а дно неровное, из крупных камней, поэтому переходить реку вброд, да еще вверх по течению, очень неудобно.
Боровиков разувается, сбрасывает одежонку, морщась от холода, лезет в воду, таща за собою веревку, и перебирается на небольшой островок посреди речки. Машку обматываем нашими поясами, делая из них нечто вроде беседки, и привязываем к этой конструкции конец той веревки, которую Саша перетащил на островок. Саша тянет за веревку, двое парней лупят бедную ишачку прутьями по тощему заду, и ей ничего не остается, как тащиться на остров. Второй этап — вывести Машку с острова. Используя преимущество длинных ног и рук, я по камням, не снимая ботинок, перебираюсь на -остров и затем за веревку пе-ретаскиваю Машку с острова на берег выше стенки. Теперь главное — не допустить, чтобы она удрала обратно к Яшке, оставшемуся перед переправой.
Такой случай был у нас в 1952 году: первый ишак, с великими трудами переброшенный через воду, вырвался и вплавь заспешил к своему собрату, за две минуты ликвидировав плоды двухчасового труда.
Машку крепко держат двое наблюдателей, а остальные переправляют к ней Яшку. По пути, пройденному матерью, Яшка идет охотно,— не дожидаясь побоев, сам лезет в воду и смело перебирается сначала на остров, а затем на берег. Лихость молодого ишака приходится всем по душе, и с этого момента Яшка становится общим любимцем и баловнем, хотя по-прежнему наибольшее внимание уделяет ишакам Авагим. Он, кажется, ни разу не ударил их, ни разу даже не обругал, он постоянно сует им то сладкую галету, то изюм, то малину.
По осыпи переводим разгруженных ишаков, а груз переносим на своих плечах в несколько рейсов.
Сразу же выше осыпи в Черек впадает небольшой ручей с прозрачной водой. За ручьем начинаются луга с сочной густой травой. Здесь, на крутом берегу ручья, встаем на ночевку. Еще рано, но мы так намучились и перенервничали за этот день, что хочется отдохнуть.
Расставляем палатки, варим на костре обед, купаемся в ручье. Начинаем пересортировку багажа: надо оставить продукты на обратный путь, распределить груз по вьюкам и по рюкзакам. Забираем треть груза и с огромными рюкзаками выходим вперед. Мы тащим груз, который останется после того, как будут пол-ностью нагружены люди и навьючены ишаки, перетаскиваем его на некоторое расстояние вперед и запрятываем под камнем. Сюда легко будет вернуться с переправы через Черек у языка Безингийского ледника.
Налегке возвращаемся к лагерю, наслаждаясь хорошей погодой и отдыхом. Почти по всему склону — заросли малины. Особенно густы ее кустики рядом с нашим временным лагерем у ручья. Ягода поспела, а ранняя начала уже подсыхать и осыпаться. Мы входим в заросли, оглядываемся, и всеми овладевает малиновое безумие. Малины так много, так густо усыпаны кусты, такой вкусной она кажется. Яков и Володя, записные сибариты и лентяи, ложатся плашмя и, почти не двигаясь с места, лишь изредка перекатываясь с боку на бок, жуют. За ними остается глубокая траншея, и потому этот способ сбора малины получает название «траншейного». За 15—20 минут каждый наедается до отвращения, но глазам все еще мало. Отяжелевшие и охмелевшие, мы, наконец, добредаем до лагеря, варим несколько шестилитровых кастрюль крепкого чая, ужинаем и расходимся по палаткам.
Как и в прежние годы, у нас есть «Нахаловка» — палатка, в которой живут Яков, Саша, Вано и я, «Мещанское счастье» — Валентина, Виталий и Володя, и палатка наблюдателей, еще не имеющих собственного лица и названия. Но в этот вечер суровый шеф, решив «разбить создавшуюся в команде групповщину», забрал Аркина в свою палатку. Нам скучно без Якова, и вечер проходит без песен и шуток.
Оставшийся в котелках чай ставим возле палатки. Опасаясь, что при нашей чудовищной жажде чая на ночь не хватит, рядом оставляем кастрюлю с водой из ручья. Уныло выкурив по папироске, засыпаем.
Ишаки всю ночь бродят вокруг палаток, задевая растяжки и мешая нам спать. Волков боятся, что ли? Утром выясняется, что за ночь ишаки выпили весь чай, закусили изрядной порцией галет и изюма, оставленных к завтраку. К воде они не притронулись.

16 августа
Наскоро позавтракав, вьючим ишаков. Работа по вьючке — моя обязанность, так как при моей вьючке тюки в дороге не рассыпаются. Правда, уходит много репшнура.
Нагруженных ишаков ведет Авагим. Надеваем рюкзаки, и караван трогается.
Через несколько часов доходим до языка ледника, и Виталий намечает место переправы через Черек. Между двумя большими камнями будет туго натянута веревка. По ней на карабинах со страховкой мы перетащим грузы и большую часть людей. Этот способ -переправы сложен, но оправдывает себя быстротой. Переход по леднику занял бы вдвое больше времени. Но ишаков придется перегонять по леднику: они слишком тяжелы для переправы на веревке.
Авагим и Виталий гонят ишаков, Володя остается, чтобы забросить веревку Виталию на другую сторону реки, остальные возвращаются за грузом.
Пока мы рассовывали груз по рюкзакам, снизу подошли восемь человек. Это московские туристы. Они хотят осмотреть верховья ущелья, побывать на Безингийском леднике, на Миссес-Коше, но… не предпринимая никаких восхождений. Познакомившись, они просят взять их с собой. Не видя оснований отказывать в деле, с каким они справятся и без нашего согласия, мы милостиво соглашаемся, вскользь заметив, что у нас очень много груза. Больше намекать не пришлось. Туристы сочли за большую честь помочь «мастерам» и особенно обрадовались, узнав, что через речку им предстоит переправляться по веревке, натянутой самим Абалаковым.
К нашему возвращению веревка была уже натянута. Первым через Черек переправляется Аркин. Сдается, что он явно хотел показать свою лихость перед гостями. Как на грех веревка оказалась слабо натянутой провисла, и на середине реки Яков окунулся. Выскакивая из воды, он задел за веревку, и его единственные светлые очки утонули. Это большая неприятность. Теперь ему придется до возвращения в Нальчик ходить либо в оптических очках с темными стеклами, либо в светлых очках Таранина, слишком слабых для Якова. .
После того, как все было на другом берегу, у Володи Кизеля заметно взыграло сердце, он как-то весь подтянулся и предложил провести туристов на поляну Мижирги, не дожидаясь сортировки имущества. Согласие начальства было получено, и, раздав туристам по 4—5 килограммов дополнительного груза — бензиновых бидонов, палаток, веревок,— Володя построил свою колонку и тронулся в путь. Мы оставались на переправе и видели как Кизель с профессорской важностью на ходу помахивал руками, демонстрируя окружающие вершины и делая вид, что нести двухпудовый рюкзак ему нипочем. Темп движения он выбрал в точном соответствии со своими силами с явным намерением «загнать» ребят к моменту выхода на поляну. Впоследствии он сокрушенно признался нам, что жестоко пострадал на этом: бедняги туристы начали скисать еще на середине пути! Когда сдал первый, Володя Шикарным жестом отобрал у него добавочный груз и переложил в свой, рюкзак, сразу почувствовав при этом, что идти уже трудно, но все еще продолжая непринужденно рассказывать безингийские небылицы. Минут через пятнадцать пришлось взять палатку у второго, через некоторое время — у третьего… Взгляд Кизеля потух, голос прервался, волосы на голове зашевелились: оставалось еще пять добавочных грузов! Но, к его счастью, остальные ребята оказались покрепче, да и поляна была уже недалеко.
На поляну Володя вполз почти на карачках… Краткое описание верховьев ущелья поможет следить за нашим продвижением. Около Карасу Черек пробивается через скалистый хребет Кавказа, а выше теснины и лежит то, что все мы называем собирательный именам «Безенги». Вначале это очень сухое ущелье с редкой выгоревшей травой; дождей выпадает мало, зато много осадков на хребтах, окружающих ущелье,— с их склонов и берут начало многочисленные ручьи. Километрах в двадцати выше теснины — селения Старое и Новое Безинги. Еще километрах в двадцати выше язык Безингийского ледника, откуда вытекает Черек. Если пройти вверх по леднику еще километров с десять, будет видно, что ледник раздваивается на ветви, образуя букву «Т» перед Безингийской стеной, включающей Шхару, Джанги-Тау, Катын-Тау, Гестолу и Ляльвер. Если вернуться от конца ледника на один-два километра назад, то справа (орографически) от Черека расположено ущелье Мижирги с речкой, вытекающей из ледника Мижирги. Между ледниками и ущельем находится хребет с вершинами Миссес-Тау, Дых-Тау. Мижирги, Крумкол, Коштан-Тау.
После переправы идем вверх по реке Мижирги. С заросшей травой старой морены попадаем в старое ложе ледника Мижирги. Много мелких ручейков, прихотливо извивающихся по заболоченной долине. Тропа постепенно поднимается на старую морену ледника Мижирги. Вначале идти приятно, а километра через полтора осыпь прорезают два сая – русла старых селевых потоков. Особенно неприятен первый из них. Недавние дожди, — может быть, те же, что снесли мостик и дорогу ниже, Карасу,— сделали стенки первого сая почти вертикальными и начисто смыли ишачью тропу, проложенную нами в 1949 и 1952 годах.
Ишачий караван останавливается, все мы сбрасываем рюкзаки и беремся за ледорубы, раскапывая глину и песок, выковыривая камни, выцарапывая узкую дорожку для прохода ишаков. Мне попался чужой айсбайль с непривычно длинным штычком, и я в азарте распорол им ногу ниже колена. К счастью, глубокая ранка оказалась на «удобном месте» — не мешает ходьбе и хорошо держится бинт.
Почти сразу же после перехода двух саев новый крутой и длинный подъем — на гребень старой морены. Чертовы ишаки не хотят идти круто вверх, и ведущему их Боровикову приходится тщательно рассчитывать бесчисленные зигзаги на нескончаемом склоне, чтобы удовлетворить технические требования ишаков к дороге.
После подъема, на гребень морены исчезает последняя необходимость думать о выборе пути. Только переставляй ноги и тащись по нуднейшему, круто, уходящему вверх гребню. Последним проблеском мысли было воспоминание о том, что две трети пути от переправы к поляне уже пройдено, что остаются последние десятки минут подходов. Впереди уже виден громадный плоский луг поляны Мижирги, где и будет установлен базовый лагерь.
Часа через три после выхода с переправы, в сумерках, выходим, наконец, на поляну. Она лежит между материковым склоном Миссес-Тау и гребнем древней морены ледника Мижирги, а снизу замкнута большой осыпью, по которой каждые 10—20 минут проходят камнепады с Миссес-Тау. Поляна образована наносами небольшого ручья, его рукавами изрезана нижняя часть поляны. В верхней части поляны, вдали от камнепадной осыпи,— удобные места для бивака. Вся поляна покрыта густой сочной травой.
К нашему приходу туристы уже установили две палатки и Володя, подтаскивая камни, готовил место для трех наших.
Обычно в долинах мы растягивали палатки довольно небрежно — лишь бы; не завалились ночью. Но образцово натянутые палатки туристов обязывали и нас показать класс.
После разбивки бивака всеми овладело приятное чувство выполненного долга и отдохновения: пройден целый этап, подходы позади. Теперь на два-три дня — заслуженный нами курорт и собственно восхождение.

17 августа
По идее день безмятежного отдыха. Однако утренняя радиосвязь разрушила безмятежность. Радист Игорь Балабанов принимает отрывочную и неясную радиограмму, из которой следует, что Ануфриков и Буслай спустились со Шхельды и, догоняя нас, выехали в Нальчик. Никак не можем установить, какого же числа выехали они. Получается, что «сегодня», но какого числа написана радиограмма?
Если в самом деле сегодня, то когда же они смогут нас догнать? С четырнадцатого числа стоит прекрасная погода, не будет же она продолжаться бесконечно, мы можем и упустить ее! В лагерь летит телеграмма, извещающая, что у нас все благополучно, что мы просим уточнить дату выезда Ануфрикова. С нетерпением ждем вечерней радиосвязи, надеясь, что она поможет прояснить ситуацию.
Часов в десять утра плотно завтракаем; набив животы, народ расползается по поляне. «Нахаловцы» купаются и загорают, Володя перекладывает с места на место кошки, Виталий точит напильником трикони, все Сушат скарб, подмоченный на подходах. По поляне разбросаны палатки, спальные мешки, теплые вещи…
Туристы еще по холодку отправились вверх по ущелью—встречать восход. Часов в одиннадцать, прихватив бинокль, ушли вверх, к подножью Дых-Тау, Володя и Виталий. Надо тщательно рассмотреть всю стену, мысленно проложить подходящий маршрут, оценить степень опасности камнепадов и лавин, сделать расчет времени, прикинуть места ночевок, укрытий от ледовых обвалов. Немного погодя к ним отправился и Боровиков. Эта троица — «мозговой трест» нашей команды.
Часам к трем все трое возвращаются вместе с туристами веселые и довольные: найден очень красивый и интересный маршрут на Дых-Тау по северо-восточной стене. Осмотр стены облегчался тем, что погода выдалась отличная и вся стена освещалась солнцем. Нижняя ее половина была видна отчетливо, во всех деталях, верхняя — хуже, так как ребята находились к ней слишком близко и им пришлось так задирать головы, что слетали шляпы.
Правее пройденного ребра Мижирги есть еще одно ребро, выводящее к верхним фирновым склонам вершины. По очертаниям оно несколько напоминает пройденное в 1952 году, но менее выражено — не так круто выступает из стены и сильно заглажено; в этом отношении оно похоже на путь Шмадерера на Шхельду. Примерно над половиной этого ребра нависли колоссальные сбросы верхних ледово-фирновыих полей, от которых часто откалываются большие глыбы льда. В полете они разбиваются, и ледника достигают лишь облака снежной пыли. Эти обвалы почти везде перехлестывают через ребро. Скалы составляющие ребро,— нечто среднее между плитами и бараньими лбами. Восхождение по ребру, вероятно, будет весьма сложным технически— во всяком случае, сложнее пути 1952 года и, главное, более опасным из-за угрозы ледовых обвалов.
Правее второго ребра Мижирги, вплоть до главной вершины Дых-Тау, стена не имеет явно выраженных ребер и контрфорсов — отдельные, почти сразу обрывающиеся острова скал. Между ними залегают многочисленные висячие ледники и снежники, своими мощными сбросами обращенные в ущелье ледника Мижирги. Примерно на уровне Восточной и Главной вершин Дых-Тау можно наметить интересный ледово-снежный маршрут. В нескольких местах он пересекается путями ледовых обвалов и, несмотря на полную проходимость в техническом отношении, будет не только опасен, но и несколько авантюристичен.
Несколько правее Главной Дых-Тау расположена скальная I стена выстой около километра с тремя неясно выраженными контрфорсами. Левый (при наблюдении с ледника Мижирги) и правый контрфорсы заметно длиннее центрального и опускаются на несколько сотен метров ниже. Над стеной и контрфорсами — обрывающиеся крутыми сбросами мощные ледовые и фирновые поля. Высота от верха скальной стенки до вершинного гребня 400—600 метров. Ледовые обвалы здесь весьма часты, по нескольку в день. Однако, внимательно приглядевшись к лавинным желобам, можно заметить обнадеживающую деталь: все лавины перелетают через левый и правый контрфорсы, минуя центральный. Слабо выраженный снежный гребень, очевидно, отбрасывает лавины, и путь по коньку гребня почти не простреливается.
Но справа от скальной стены — новая опасная зона. Вдалеке темнеет то скальное ребро, что выводит на северный гребень около седловины между Дых-Тау и Миссес-Тау, которое пройдено грузинскими альпинистами.
Внимание разведчиков, естественно, привлекла центральная стена с тремя ее контрфорсами. Здесь, и именно здесь, следует искать маршрут подъема с ледника Мижирги на Главную Дых-Тау. Стена с ее контрфорсами — это ключ всего стенного маршрута. Путь в общих чертах ясен.
Лишь участок от верха центрального контрфорса до вершины просматривался снизу только частями и был поэтому значительно менее ясен. Над скальной стеной виден крутой и острый снежный гребень. Если найти переход с центрального контрфорса на гребень, где можно, вероятно, вырубить площадку для ночевки, то затем по этому же гребню без риска можно набрать высоту и выйти к верхним фирновым полям. Путь с ледника Мижирги до верха большого скального острова представлялся технически не очень сложным,— вероятно, удастся пройти его за ходовой день. Крутизна склона — примерно градусов 45, скалы — средней трудности и трудные. Зато путь по километровой стене представлялся очень трудным. Крутизна в среднем 65—70°, частые отвесные стенки — высотой от 20 до 100 метров, сложенные плитами, очень монолитными и, по- видимому, с малым количеством зацепок. Скалы очень оледенели. Висят сосульки с телеграфный столб. Вряд ли легко находить здесь и трещины для крючьев: порода прочная и поверхность закрыта натечным льдом и снегом. Нормальная ночевка или просто отдых лежа исключены на всей километровой стене. Снежники на стене весьма круты, на них даже и не усядешься. И, тем не менее, Виталий считал, что при очень напряженной работе километровую стенку удастся пройти за день (16— 18 ходовых часов), а заночуем где-нибудь на верхнем гребне.
Всем было ясно, что восхождение требует отличной погоды: если нас захватит снегопад на стене (дождь исключен из-за большой высоты), двигаться мы не сможем ни вверх, ни вниз и в лучшем случае засядем на стене под снегопадом, а может, и ; окажемся развешанными по крючьям, каждый в отдельности. Это достаточно страшно даже в Альпах или на Домбае, а в Безинги…
В пять часов вечера радиосвязь установила, что Ануфриков и Буслай выехали из лагеря 16 августа в три часа дня. Допустим, день до Нальчика, два-три дня пути по ущелью… Стало быть, в лучшем случае они догонят нас девятнадцатого к вечеру?! , Слишком поздно. И мы решили завтра во второй половине дня выходить под стену, с тем чтобы девятнадцатого без них начать восхождение. Если же они до тех пор прибудут, тем лучше.

18 августа
Утром туристы ушли вниз. Виталий с Володей сходили вверх по ущелью на склон, противоположный стене Дых-Тау, чтобы осмотреть верхнюю часть пути и сфотографировать стену. Остальные отбирали продукты и снаряжение.
Часа в два-три дня мы вышли с поляны под стену.
Уходя из базового лагеря, Виталий наказал наблюдателям: если появятся Буслай и Ануфрий, немедленно направить их нам вдогонку. Было условлено, что, как только наблюдатели заметят, что мы вышли на вершинный гребень, они снимаются с лагеря и спускаются к переправе. Для наблюдения за нашим продвижением Таранин и Авагим должны были выходить под стену. Условные сигналы, которыми будем обмениваться в восемь вечера: одна вспышка — «все благополучно», две вспышки — «возвращаемся по пути подъема», три вспышки — «несчастье, вызывайте спасательный отряд».
Погода великолепная, настроение приподнятое — приступаем к восхождению. Неторопливо идем по гребню морены и вдруг на камнепадной осыпи видим тура. Он долго ходит по осыпи, ищет что-то, лижет камни. Заметив нас, переходит на стену склона Миссес-Тау и траверсирует ее, очень быстро двигаясь параллельно нашей колонне и время от времени посматривая на нас. Удивительно легко и изящно он карабкался по маленьким полочкам и зацепкам крутой, почти вертикальной скальной стены, временами спрыгивал с одной полки на другую, взбегал по страшным крутякам вверх.
Аркин прав: не худо бы иметь такого скалолаза первым в нашей связке.
Стенка кончилась, козел перешел на осыпь, и мы перестали обращать на него внимание. Потом оглянулись — и видим: он подошел к нам метров на пятьдесят, почти пристроился в хвост колонны. Авагим достал горсть изюма и показывает козлу с тем! же выражением лица, с каким угощал ишаков. То ли оскорбившись подачкой, то ли испугавшись внезапного взрыва смеха, козел повернул назад, прыгая по осыпи и взбрыкивая толстыми ногами.
Часам к пяти вышли под стену. Выкладываем плитками три площадки, засыпаем сверху мелким песком, поднося его в кастрюлях, и ставим палатки. Наблюдатели готовят ужин, с трогательной заботливостью кормят нас. Мы расходимся по палаткам, и лагерь затихает.
Совсем недавно мы все вместе еще раз просмотрели стену. Отсюда, снизу, она не производит страшного впечатления, кажется, что можно лезть везде без особых трудностей. Опасны только ледовые обвалы. Достаточно ли тщательно просмотрели мы возможные пути их падения?..
Просыпаюсь от какого-то шума. Слышен скрежет камней, удары металла о камни, голоса, свист. Некоторое время не могу понять, в чем дело. Затем различаю голос Буслая, и все становится ясно: Ануфрий с Буслаем успели нас догнать.
Садимся в мешке, натягиваем свитера, зажигаем свечку. Одиннадцать часов вечера. В палатку всовывается веселая физиономия Буслая. Оказывается, весь путь по ущелью — от места, куда доходит машина, и до подножья Дых-Тау — они, ни разу не видавшие этих мест, только что спустившиеся с вершин Шхельды и не успевшие даже отоспаться после девятидневного восхождения, прошли менее чем в двое суток. Около трех ча-сов дня семнадцатого они покинули автомашину, взвалили на себя тяжеленные рюкзаки и двинулись в путь. На них не произвел никакого впечатления тот участок, где дорога была начисто смыта — тот самый участок, который Виталий и Володя считали чуть ли не смертельно опасным. Через Черек у Карасу они переправились с ходу, разувшись, чтобы не замочить ботинок, вместе с пятнадцатилетними мальчиками, совершившими перед этим налет на заброшенный фруктовый сад. Во время переправы Буслая сбило с ног, но Михаил задержал его страховочной веревкой, оба поцарапались, промочили веши и вынуждены были долго сушиться. Поэтому ночевали они всего в нескольких километрах выше Карасу,
Сегодня они уже были в Новом Безинги, увидели наши стрелки и надписи углем на белых стенах и, не останавливаясь, прошли через Старое Безинги, ферму, брод у скальной стенки. У Безингийского ледника по специально оставленной для них веревке переправились через Черек и в темноте добрались до базового лагеря на поляне Мижирги. Радист сказал им, что мы уже вышли под стену. С помощью фонариков бравые путники отобрали продукты, наспех пересмотрели снаряжение и двинулись вслед за нами. Такой лихости и оперативности никто не ждал.

19 августа
Утром просыпаюсь не выспавшийся, голова трещит.
Выход на стену несколько откладываем, чтобы отобрать и перераспределить снаряжение и продукты на группу из девяти человек. Идем с двумя палатками-памирками и двумя четырехместными спальными мешками, теперь в «Нахаловке» нас будет пятеро.
Около восьми утра начинаем восхождение. Головная двойка Абалаков — Кизель выходит раньше выбирать и подготавливать путь. Виталий идет без рюкзака, только с ледорубом и набором крючьев и карабинов на поясе. Второй через полчаса идет двойка Чередова—Аркин, затем Ануфриков — Буслаев, а замыкает тройка Боровиков—Филимонов — Лапшенков.
Оперативности у Михаила хватило только на то, чтобы догнать нас, а сегодня началась обычная история: все уже собрались, надели кошки, связались и давно бы пора идти, а Ануфриков неторопливо перекладывает с места на место фотоаппараты, объективы, пленку, переобувается, перетряхивает рюкзак. Проходит полчаса, час — он все еще не готов: наливает в термос горячий чай. Он считает чай противоядием от всех болезней в горах.
Виталий и Володя уже поднялись довольно высоко, когда послышался грохот: обвалился лед над кулуаром средней части ледника, по которому поднимаются передовые. Лед валится вниз, дробясь о скалы и увлекая верхний слой снега. Лавина нешуточная! Еще несколько десятков секунд, и она пройдет по желобу, невдалеке от которого наши. Не сговариваясь, мы дружно что есть мочи вопим и указываем руками вверх, на лавину. Слава богу! Наши тоже услышали ее грохот и дикими скачками мчатся вправо, к скалам, ухитряясь и выбирать путь и смотреть за движением лавины. Состоящая теперь главным образом | из мокрого снега, она выходит на менее крутую часть ледника, и скорость ее несколько уменьшается. Ребята уже в безопасном месте. А лавина останавливается, так и не дойдя до них. Мы облегченно вздыхаем.
Ануфриков, наконец, собрался, и мы отправляемся вслед за I головной двойкой. Кошки хорошо держат на плотном подмерзшем за ночь фирне, можно идти одновременно, без охранения.
Достигаем того места, с которого передние начинали удирать от лавины. Несколько выше — широкий и очень глубокий бергшрунд, пересекающий от края и до края весь ледник, в него-то и свалилась большая часть лавины. Скалы обрываются отвесной стенкой. Набрав высоту, видим ажурный мостик в глубине бергшрунда. Виталий уже перешел через него и вылезает на верхний левый край трещины по стенке высотой метров в пять, Володя страхует его из какой-то ямы. Вот они оба уже на противоположном краю. Связка за связкой преодолеваем бергшрунд и мы.
Снимаем кошки: путь пойдет по скалам. Пьем воду из ручейка, закусывая шоколадом, закуриваем. На четырех курящих у нас около тридцати пачек ростовских папирос «Наша марка» запакованных в фанерный ящичек. Чего-чего, а курева хватит!
Путь по скалам пока нетруден и приятен. Солнышко уже несколько часов освещает стену, скалы теплые. Вначале по осыпи, а потом по скалам средней трудности идем одновременно, связавшись, с кольцами веревки в руке. Скоро склон становится круче, появляются короткие стеночки. Скалы — разбитые, выступы и камни — крупные, зацепки — в большинстве случаев прочные. Трикони, заточенные вчера вечером на шесть зубьев специально взятым напильником, держат прекрасно.
Пересекаем большой скальный остров. Нам нужно вылезть на гребень контрфорса. С него осмотрим кулуар, найдем переход на снежник. Первоначальный разрыв между первой и второй связкой значительно сократился, но двойку Виталия видим лишь изредка. Остальные связки кучно идут за Валей. Нужно большое внимание, чтобы двигаться по разведанному пути, не теряя его, ориентируясь по случайным следам на изредка попадающихся землистых полочках и, главное, соображая, какие из полочек, кулуаров и гребешков наилучшим образом отвечают общему направлению. Валя время от времени теряет путь и перекликается с Виталием. По-видимому, она искренне убеждена, что никакое отклонение от намеченного пути недопустимо. Впрочем, путь Виталий выбирает исключительно точно, и терять его в самом деле жалко.

Завидев первую связку, кричим Володе, чтобы он оставлял маркировочные листки — красные бумажки с белой стрелкой — направлением движения. Однако он оставляет их редко, и перед выходом на гребень Валя окончательно запутывается.
Вперед выдвигается Михаил и находит удобный кулуар, который выводит нас на гребень. Вылезаем и долго думаем, куда же могли запропаститься Виталий и Володя. Наконец откуда- то слева и пониже нас доносится ответ. Мы кричим, что от нас есть хороший выход на снежник. Минут через десять подходят вожаки.
Надо спуститься теперь в кулуар, вправо от контрфорса, пересечь его и по противоположному склону подниматься к снежнику. Вожаки уходят вперед, мы пережидаем, пока они окажутся в безопасности от камней, которые мы можем ненароком столкнуть, и вновь во главе с Валей продвигаемся вперед. Идем по узенькой полочке на наклонной плите. Это довольно сложно, но можно обходиться и без крюковой страховки. Замечаем, что Вано не слишком силен в одновременном лазании: на легких участках почти бежит, на трудных кольца веревки мешают ему, К он бросает их и лезет медленно, почти не обращая при этом внимания на положение, в котором окажется партнер. Непосредственной угрозы это не создает лезет Вано достаточно цепко, сам не падает, партнера веревкой сильно не дергает, но все-таки приходится уделять слишком много внимания тому, где он и что с ним.
Виталий с Володей лезут вверх искать место для бивака. Ануфриков и Буслай улеглись на мелких камнях, пытаясь заснуть: они еще толком не отдохнули после Шхельды и пути, проходит около часа. Погода явно портится. Через гребень Коштан — Дых — Миссес переваливают облака. Вначале они к растворялись в воздухе и исчезали, едва перевалив через гребень, а теперь нависли над нами плотным темным пологом. Но снег еще не идет.
К Наконец сверху доносится крик Виталия: нам предлагают подтянуться к головной двойке.
Идем по кромке скал и снега. Понемногу начинает сыпаться снежная крупа. Путь не сложный, движемся одновременно, охраняя друг друга на коротких стеночках или когда приходится перелезать через неудобные камни. Часам к пяти подходим к Виталию и Володе. Они нашли превосходное место для ночевки: в нескольких метрах от кромки снега на крутом склоне острова мелкая землистая осыпь.
Володя и Виталий айсбайлями и ногами разравнивают площадку. Нужно установить две палатки. Любителями и специалистами в этом деле слывем мы с Михаилом. Он — великий энтузиаст, я же отношусь к типу строителей-профессионалов.
Сняли рюкзаки и подвесили их (круто!) на специально для этого забитые крючья. Осматриваем участок. Он вполне пригоден для планировки большой площадки, на которой обе палатки станут входами одна к другой. Это любимая нами установка; при ней экономится одна стойка, и в то же время обе палатки! образуют общий большой «зал», где уместится вся группа. Но к площадке надо пристроить «балкон» площадью в полтора квадратных метра, выложив для этого подпорную стенку из крупных камней. Ворочая тяжелые каменюги, выбираем плоские и длинные, тянем их к строительной площадке, закладывая прочный фундамент. Часа через полтора площадка вчерне готова! Снегопад усилился, крупа забивается за шиворот, липнет к штормовкам, тает, начинаем промокать. Еще с полчаса уходит на засыпку площадки мелкоземом и окончательное выравнивание пола. Тем временем Боровиков с Лапшенковым связали из четырех айсбайлей стойку. Кроме того, у нас с собой две свинчивающиеся стойки из дюралевых трубок. Расстилаем палатки, разравниваем днища, с помощью скальных крючьев и больших камней натягиваем растяжки. Около семи вечера бивак готов.
Боровик залезает в одну палатку, Ануфрий — в другую, им подают рюкзаки, предварительно освобожденные от груза. Рюкзаки расстилают на полу, создавая этим иллюзию тепла и мягкости. Туда же кладут штормовые куртки. Теплые вещи в непромокаемых мешочках идут под головы. Консервы складываем между палаткой и скалой, галеты, сахар и прочие продукты, боящиеся сырости, помещаем вдоль боковых стенок. Наконец расстилаем на полу четырехместные спальные мешки. Можно залезать. У нас, по восточному обычаю, вход в жилище в обуви запрещен: надо разуться и, отряхнув башмаки от снега и грязи, подложить под голову, чтобы «подушка» была повыше.
Пока мы по одному залезаем в палатки, подходит Володя. Он был занят добыванием воды. Метрах в двадцати от нас, у края снежника, подо льдом шумел ручеек. Володя прорубился к нему и наполнил две большие кастрюли.
Теперь, пока поспеет горячая еда, можно отдохнуть и покурить.
В палатке тесновато — нас пятеро. Ануфрикова мы сплавили к шефу в надежде, что под начальственным взором он будет порасторопнее.
Обе палатки соединены в одно, по нашим понятиям обширное, помещение, и все мы вместе, От работающих примусов становится тепло, но душновато. Впрочем, на это никто не обращает внимания. Народ промок, намерзся, хочется согреться. С наслаждением принимаемся за горячий суп и крепкий чай.
Время залезать в спальные мешки, но не так-то легко пяти здоровенным мужикам разместиться в четырехместном мешке. Помогает старинный способ укладки сельдей в бочку: все пятеро ложатся на правый бок и лежат недвижно. Ворочаются только по команде. Лежание на спине объявляется барством и за него полагается двинуть локтем в бок. Певца и шутника Якова кладем в серединку, чтобы не потерял голоса (с краю спать холодно, а в непогоду сыро). Зато крайним выдаются все наличные штормовые брюки, чтобы хоть немного загородиться ими от промокающей боковой стенки палатки.
Снегопад усиливается. Все время слышно шуршание снежной крупы по крыше палатки. Не спится. Садимся в мешках и затягиваем песни, отвечающие нашему меланхоличному настроению. Похоже, что завтра идти вверх нам не придется: начинается непогода. А продуктов у нас только на пять дней! С небольшими перерывами снег сыплется всю ночь. К утру он не прекращается.

20 августа
На рассвете выглядываем из палаток. Кругом все бело. Снег лежит у палатки слоем сантиметров десять. Идти нельзя. Вынужденная отсидка. Хорошо хоть, что бивак удобный. Догнавшие нас отсыпаются за прошлые ночи, а остальным спать уже невмоготу. Развлекаться едой и питьем нельзя: надо экономить I продукты и бензин. А снег все идет.
Около часа дня Виталий вытаскивает Владимира на разведку. Выходят они в минуту затишья, но вскоре опять начинается снегопад, и разведчики возвращаются промокшие насквозь. Поскольку мокнуть на них уже нечему, оба берутся за работу «на дворе» — очищают от снега палатки, поправляют растяжки, копают канавку для стока талой воды.
Готовим объединенный обед-ужин-чай, наиболее калорийным продуктом в котором является кипяток все существенное свирепо экономим, зато без ограничений налегаем на папиросы, анекдоты и песни.
Время от времени кто-нибудь берет тряпку и пытается немного осушить отпотевающие полотнища палатки, собрать воду с ее дна, чтобы сохранить сухим спальный мешок.
К ночи снегопад утихает. Засылаем с надеждой на хорошую погоду.

21 августа

Рассвело. Под первыми лучами солнца зарозовели макушки снежных вершин. Виталий выходит из палатки и долго смотрит на стену. Результат неутешителен: скалы слишком заснежены.Нужен, по крайней мере, день отличной погоды, чтобы снег хоть немного стаял. Значит, сидим на месте еще сутки.
Часов в десять по одному вылезаем из палаток погреться на солнышке, поразмяться: вынужденное безделье при отсидках угнетает и ослабляет сильнее болезни. Снег быстро тает, количество белых пятен уменьшается с каждым часом. Развешиваем и раскладываем для просушки имущество, придавливая каждую вещь камнями, чтобы не унесло ветром. ] В палатках никого. Все разбрелись. Один долбит лед у ручейка, чтобы удобнее было добывать воду, другой прокладывает туда дорожку, кое-кто пытается влезть на стеночку над палаткой,—конечно, по самому крутяку: обходить кругом по удобному пути неинтересно. Виталий вышел на выступ скалы, разделся и загорает, поглядывая вниз, на ледник.
Через некоторое время он подзывает нас. На береговой морене серебряное пятнышко — палатка наблюдателей, около нее фигурки людей. Все еле различимо на сером фоне камней. Хором что есть духу кричим и через некоторое время различаем слабый крик снизу.
Вдоволь порезвившись и даже поиграв в снежки, залезаем в палатки, как только на нашем склоне исчезает солнце. Проклятая северная стена освещена лишь в первой половине дня, и с уходом солнца сразу становится очень холодно.
Опять тягостное лежание. Бока болят, суставы болят, голова болит — очень тяжело лежать так, на камнях, вытянувшись в струнку. Теперь уже кажется, что даже сидеть удобнее, чем лежать, и Конфуций, видимо, не попадая на вынужденные ночевки, явно заблуждался.
Распарываем мешок в ногах, чтобы хоть один лег головой в другую сторону: ноги занимают меньше места.
К вечеру ледник затягивается туманом. Однако в небе зажглись яркие звезды, и очень похолодало. Значит, завтра должна быть хорошая погода. Если будет хотя бы так, как сейчас, мы чуть свет выйдем на стену.

22 августа
С утра погода чудесная. Еще до восхода быстро сворачиваем лагерь, связываемся и продолжаем восхождение. Как всегда, Виталий и Володя ушли раньше. Мы пишем записку и оставляем ее на площадке — первый контрольный тур на стене.
Снег хорошо промерз, но ступенек, проложенных вчера Виталием, нет и в помине: все занесло. Идем на кошках: так быстрее и надежнее. Довольно скоро выходим к вершине большого скального острова. От нее, как мы видели снизу, уходит под контрфорс слабо выраженный плоский снежный гребень. Идем по нему. Снег кончается, снимаем кошки и выходим на скалы. Они оказались трудными, приходится налаживать крюковое охранение, и темп движения заметно снижается. Но это всего метрах на ста. Затем мы выходим на склон, обращенный к кулуару между правым и центральным контрфорсами. Здесь скалы не так трудны, можно охраняться через уступ. Выходим к снежнику в том месте, где он глубоко вдается в скалы, и после границы скал и снега оказываемся на небольшой наклонной полочке, где может усесться вся наша многочисленная группа.

Над полочкой — почти отвесная, очень трудная скальная стенка высотой метров полтораста. Влево от нас — снежный кулуар с глубоким желобом посредине. По дну оледенелого желоба бежит ручеек. Полагаясь на данные разведки, мы думали пересечь здесь кулуар и выйти на центральный контрфорс. Однако сейчас уже 11 часов, снег успел раскиснуть под прямыми лучами солнца, и пересекать кулуар опасно: по желобу летят камни. После некоторого раздумья Виталий и Володя пытаются выяснить возможность подъема по краю кулуара у скал. Поднявшись метров на десять над полочкой, Виталий забивает крюк, принимает Володю и, медленно пройдя метров пятнадцать, возвращается. В кулуаре нет надежных укрытий от камнепада. Один из камней, вырвавшись из желоба, пролетает, чуть не задев Виталия, с треском разбивается о стену. Положение неприятное: пересекать кулуар уже поздно, вверх по нему подниматься нельзя, стенка справа кажется непреодолимой. Что же делать? До смерти обидно останавливаться на ночевку в одиннадцать часов утра да при отличной погоде! Но снег уже размяк под солнцем, и двигаться опасно. Минут через сорок Виталий и Володя, прихватив с собою лишь крючья и карабины, уходят вправо-вверх, пытаясь форсировать стенку. Нам приказано сидеть и ждать результатов разведки. После первых же шлагов авангард заходит за выступ скалы и исчезает. Проходит часа полтора.
Кажется, ночевка отменяется,— вдруг недовольным голосом говорит Михаил, уже начавший чуть в стороне строить площадку. Действительно, скоро доносится призывный крик Виталия. Основная стенка пройдена, дальше путь легче, надо подтягиваться к головным.
Вперед выходит двойка Ануфрикова. Особенно трудно идущему первым Михаилу: с тяжелым рюкзаком и на страховке снизу он должен преодолеть гладкие стены, которые с трудом прошла двойка без груза. Однако Михаил славится скальной техникой, лезет он блестяще и успешно проходит участок за участком.
Буслай сбрасывает конец веревки Вале, Яков — Саше, и мы идем связкой в семь человек. На половине высоты стены поджидают нас Виталий и Володя, чтобы сбросить веревку. Как ухитрился пролезть Виталий по сложнейшему участку стены метров в пятнадцать — непонятно! Гладкая стенка — почти плита, почти отвес!
Часам к четырем дня крутяк пройден. Выходим на перегиб гребня, туда, где в скалы глубоко вдается клин снежника между контрфорсами. Солнце совсем недавно спряталось за Мижирги, но уже сильно похолодало. Над нами — новый почти отвесный участок, но, пожалуй, еще посложнее пройденного. К счастью, кулуар здесь значительно уже, и чувствуется, что метрах в ста над нами удастся пересечь его. Правда, скалы в кулуаре тоже трудные, но лезть можно.
Пора подумать о пристанище, не устраивать же сидячий бивуак в кулуаре. Невдалеке полочка снежника с наклоном градусов пятьдесят. Не попытаться ли сделать на снежнике площадку для палаток? Виталий, Володя, Михаил пробуют айсбайлями глубину снега. Штычок упирается в лед или в камни? Так или иначе, надо срубить снежник, лучшего места нет.
У нас с собой лавинная лопата. Буслай насаживает ее на рукоятку айсбайля. На глубине полуметра он натыкается на лед. Конечно, лед — не скала, его можно срубить, но у нас уже созрел другой план. Снег за день размяк и хорошо спрессовывается. Так не проще ли вылепить из него внешнюю половину площадки? Температура сейчас ниже нуля, снег быстро смерзается и будет прекрасно держать, но надо спешить, пока он еще лепится.
Образуем с Ануфриковым из своих ног, рук и туловищ живую стенку с внешней стороны площадки. Ребята набрасывают к нашим ногам снег и осколки льда, притаптывают его. Снег Н хорошо схватывается, и площадка растет, как на дрожжах. Мы немного подмокли, но это не беда: наши штормовки, продукция предприятий ВЦСПС, хороши тем, что не только быстро промокают, но и быстро сохнут.
Часов в шесть-семь все мы уже в палатках. С водой для супа и чая благодать: высунься из палатки — и нарубишь сколько угодно превосходного чистого льда.
Сегодня днем перед подъемом на стенку, ворочая камни на нижних площадках, Ануфрнков сломал свой ледоруб у самой головки. Сейчас он возится, пытаясь с помощью перочинного ножа, ледового крюка, плоскогубцев и айсбайля извлечь из головки обломок дерева. Час напряженного труда, и стальная головка ледоруба сломана. Поздравив себя с этим достижением, Миша обматывает теперь фитилем верхний конец оставшейся рукоятки, делая на ней набалдашник, мы вместе закрепляем его, прибив фитиль тонкими гвоздями, и получается инструмент сантиметров в сорок длиной, со штычком, темляком и набалдашником. Отдаленно он напоминает альпеншток и с помощью семи крестных отцов получает название «альпенштучка» . I
Нынешний день убедительно показал, что мы здорово просчитались, недооценили трудность маршрута. А впереди и выше видны такие участки, в сравнении с которыми пройденные сегодня — детские игрушки. По существу говоря, завтра мы только начнем подниматься на стену. А ведь по расчету полагалось уже быть на вершине! Правда, мы два дня отсиживались, но это не меняет дела: совершенно ясно, что за день центральный контрфорс нам не пройти.

23 августа
Ни ночью, ни утром погода не ухудшилась. Выходим с первыми лучами солнца, оставив в щели между камнями банку с запиской и головку сломанного ледоруба — второй контрольный тур на стене.
С первого же шага, еще не сойдя с площадки, каждый прощелкивает веревку в карабин на крюке. Идем на непрерывном крюковом охранении. Наш путь вначале лежит влево и вверх к середине кулуара, затем снежник, выход на скалы, чтобы пробиться на гребень центрального контрфорса. Остальные варианты труднее и опаснее.
Идем сначала по сухой и теплой скальной полочке. Затем густо заснеженными скальными блоками с малым количеством зацепок. Вновь соединяем все веревки в одну и вытягиваемся в гигантскую связку. Движемся очень медленно. Больше всего времени уходит на то, чтоб Виталий прошел 10—15 метров и забил очередной крюк. Переместившись к нему вновь застываем в ожидании.
Кажется, что очень редко наша цепочка бывает расположена так, чтобы то от одного, то от другого из тех, кто повыше, на тебя не валился сверху снег или лед, сбиваемый со скал. Чтобы найти зацепку для руки или уступ для ноги, сначала надо очистить от снега большую площадь скалы. Совершенно автоматически, не раздумывая, каждый срубает лед, раздробляя его в мелкую труху: крупные куски могут покалечить идущего ниже. Бывают, конечно, и неверные движения — скалывается большой кусок льда или летит вниз потревоженный камень,— и тогда раздается предостерегающий крик: «Льдышка!», «Камень!»
Виталий лезет медленно. Если его не видишь, невольно думаешь, куда же уходит время, почему не продвигаемся вперед? Но вот он появляется, и убеждаешься в том, что он непрерывно напряженно работает. Вот он стоит на носке одной ноги и, слегка придерживаясь рукой за скалу, ледорубом с клювом-лопаткой методически расчищает от снега скалу. Минута, другая— и зацепка найдена. Виталий рукавицей смахивает крошки льда с уступа, опирается на него рукой, переставляет ногу и снова рубит, едва прилепившись к скале, в позе, требующей тонкого чувства равновесия и колоссального напряжения. И так чуть не каждый шаг.
Кулуар сплошь залеплен натечным льдом. Сверху, со снежных полей, ветер непрерывно сметает снежную пыль, и потоки ее длинными шлейфами тянутся в кулуар. Так как в первой половине дня часть скал освещается солнцем, то снег на них частично тает, давая начало бесчисленным струйкам воды, которые охлаждаются и замерзают на затененных участках. Возникают самые причудливые формы натечного льда. Тут и толстые пласты, и тончайшая глазурь, ровным скользким слоем покрывающая камни, и бесчисленные сосульки некоторые метров, пожалуй, пять. Сверкая под солнцем, они сплетаются в кружева, и все это, наверное, очень красиво. Но восприятию красоты мешает наш профессиональный подход к делу. Увидев над головой очередную сосульку, прежде всего оцениваешь, насколько прочно она держится, не собирается ли падать, по какому пути скатятся ее осколки, как защититься от их ударов…
Продвижение требует очень большого внимания.
Через некоторое время Вано не выдерживает напряжения и, едва подойдя к очередному крюку молит принять его на следующем. Ему все время кажется, что место на котором он стоит, самое невыгодное, что впереди удобнее, что там более надежное укрытие. Вначале его неумение трезво оценить обстановку удивляло. Но по-настоящему я понял состояние Вано по выражению его лица в момент, когда на нас летела очередная порция ледышек.
Пока все обходится благополучно: ледышки обладают счастливым свойством сильно дробиться при ударах о скалы, камни падают редко и, кроме того, почти всегда можно спрятать голову за укрытием. Правда, каждому из нас уже досталось по нескольку ударов по голове и. по рукам, но без серьезных последствий.
Часам к двум дня оказываемся на склоне центрального контрфорса, на выходе из зоны камнепадов и рушащихся сосулек. Однако путь и здесь не легче. Вначале это подъем по тем же заснеженным и оледенелым скальным блокам. Затем метров сорок по отвесной, чисто скальной стенке, и только после этого — гребень контрфорса. Сегодня мы прошли очень мало, всего метров двести по высоте отделяет нас от места прежней ночевки. Наша площадка на снежнике видна, как на ладони, вплоть до галок, торопливо выковыривающих остатки свиной тушенки из консервных банок.
Виталий что-то очень долго вглядывается в сорокаметровую стенку, берет у Володи несколько крючьев с карабинами, и первая двойка начинает подъем. Остальные пока остаются на своих местах, у крюков, так как собраться вместе негде. Чуть не целый час возятся на стенке Виталий и Володя. А мы находимся в тени центрального контрфорса и страшно зябнем, хотя и натянули на себя полный комплект шерстяных вещей. На каждом двое шерстяных вязаных брюк, два, три, а то и все четыре шерстяных свитера под штормовым костюмом, шерстяная шапочка на голове, плотные кожаные рукавицы с фланелевой подкладкой. И, тем не менее, мы нещадно мерзнем. Обидно так страдать от холода в августе, да еще на Кавказе.
Наконец сверху передают, что можно подходить к Виталию.
Впереди должны идти три самых сильных мужика, которые будут вытягивать на веревке остальных. Раньше такого не бывало, следовательно, место исключительное.
Миша и Буслай выходят из-за укрытия и начинают подниматься к стенке, за ними, на нижней страховке, — Яков. Я не вижу и не слышу передних — мне виден только Саша, стоящий у крюка впереди меня. И вдруг глухой возглас:
— Держите Яшку!
Впереди какое-то непонятное мне замешательство. Через некоторое время Саша объясняет: Якова ударило по голове небольшим камнем, скатившимся откуда-то сверху, и он потерял сознание. Подойти к пострадавшему очень трудно, а когда это, наконец, удалось, он уже очнулся. Раны нет – камень прошел по касательной, стукнув Якова: по затылку. Однако получилось что-то вроде сотрясения мозга: Якова рвет, он жалуется на очень сильную головную боль, именно головную, а не боль в месте ушиба.
В подобных случаях человеку необходимы покой и тепло. А здесь даже на ногах то стоять толком негде, не то что посадить больного. Остается идти вверх.
Мы помогаем Якову спуститься вниз, к крюку, и кое-как устраиваем его там. Я отвязываюсь от Вано и прицепляюсь между Буслаем и Валей. С поясами и поясными карабинами это делается быстро. Будем тащить беднягу по стене – по той самой, где и здоровым – то людям должны помогать три самых сильных.
Выхожу к крюку Буслая. Михаил уже взят на верхнюю страховку. Держась руками за спущенный ему второй конец веревки, намертво привязанной к крюку около Виталия, он собирается подниматься по стенке к Володе. Тот стоит, зацепившись рантовыми триконями одного ботинка за трещину в отвесной стене, а другой ногой упираясь в длинный камень, выступающий из стены и висящий над нашими головами. Веревка, закрепленная на поясе у Михаила, пропущена между ног у Володи. Виталий лепится где-то сзади, рядом с Кизелем, стоя неизвестно на чем. Для третьего человека места нет, и Виталий должен будет освободить свое место в момент, когда Михаил окажется у ног Володи и сможет заклиниться между стеной и выступающим из нее камнем. Ну и местечко.
Михаил пытается подняться, но срывается и повисает на двух веревках в воздухе… Вот он спустился чуть ниже, укрепился на стене и осматривается, готовясь к новой попытке. Она оказывается удачной. Миша закрепляется в щели между стеной и камнем, Виталий отходит чуть вверх, Володя — на его место, Михаил — на место Володи, и вдвоем они долго возятся с веревками, готовясь принять Буслая.
Но как же втащить сюда Якова?
Надо как-то спрямить путь, чтобы можно было ограничиться только подъемом по веревке, не цепляясь за стену. Это можно сделать, если не пользоваться крюком, у которого стою сейчас я. Но тогда нужно передать веревку от Миши непосредственно Саше, Якову и Вале. Для этого потребуется самая длинная из наших веревок — сорокаметровая, к счастью, та самая, конец которой закреплен у меня на поясе и ведет к Саше. Перекрикиваемся с Виталием и Сашей об изменении схемы движения. Надо чтобы Саша отцепился от коуша и остался только на самостраховочной петле у крюка, а затем соединил карабином нижний конец моей веревки с верхнем концом веревки, идущей от него к Вале. Тогда Саша, выдав мне вначале всю свою веревку, сможет выбрать её к себе обратно, а вместе с нею притянуть и конец моей веревки как только я освобожусь.
На реорганизацию опять уходит страшно много времени, слишком уж скован в действиях каждый из нас. Чтобы один сделал какое-то движение по склону,несколько человек должны предварительно изменить свое положение.
После того как все, наконец, сделано, мне удалось подняться. Опять долговозимся с веревками, лепясь теперь уже втроем в районевыступающего камня: надо высвободить веревку Виталия и Володи, чтобы они могли двигаться дальше. Внизу уже теряют терпение: Якова знобит и рвет, да и остальным очень холодно. Наконец освобождаем Виталия и Володю, они уходят отыскивать место для ночлега.
Надо скорее устраивать Якова. Мы с Мишей и Буслаем пытаемся вытянуть на страховочной веревке Валю, но та кричит что задыхается: веревка давит ей на грудь. Наконец Валя заявляет, что отдохнула и попытается лезть сама.
Опять спускаем вниз обе веревки. Теперь будем поднимать Якова. Как-то нам это удастся? Ведь он куда тяжелее Вали, да вдобавок травмирован.
К нашему удивлению, Яков проходит весь путь превосходно. Правда, его то и дело рвет, но с небольшими перерывами он проходит верхнюю часть стены быстрее Вали и почти самостоятельно, а, поднявшись к нам, еще ухитряется отпустить какую-то шуточку.
Настроение поднимается: очевидно, дела у пострадавшего не так уж плохи, как показалось сначала. Валя заставляет Якова проглотить какие-то пилюли, оставленные Володей, исполняющим у нас обязанности доктора — он несет маленькую аптечку.
Устраиваем сидячее место для Якова и быстро принимаем остальных. От нас к Якову и Вале ведет небольшой кулуар, в котором лежат «на взводе» несколько больших камней. При таком скоплении народа много шансов на то, что кто-то свалит эти камни на нас. Вано требует, чтобы его пропустили вперед: он не намерен получить камнем по голове. Что ж, пусть идет. Пролезая наверх, Вано валит камень, который, к счастью, пролетает мимо.
Наконец мы наверху. Устраиваем для Якова и Вали временные сидячие места на камнях, сбоку от «строительной площадки».
Стемнело. Работаем с фонариком, срубая подмерзший снег и лед. Льда мало, приходится удалять его, чтобы добраться до породы. Камни и земля за день пропитались водой, теперь все смерзлось в прочный конгломерат, и каждый десяток сантиметров приходится отвоевывать.
Тяжко! На приготовление двух площадок шириной сантиметров сорок и длиной не более полутора метров ушло часа два. У Виталия места побольше,на его ступеньке помещается 5 человек. У нас — с трудом четвером. На ступеньку входом вверх положили палатку-памирку. Внутрь засунули четырехместный спальный мешок. Посадив в него Якова, привязываем все: людей, палатку и спальный мешок — к веревочным перилам натянутым на крючьях так, чтобы, сидя в мешке, можно было верхним его краемего краем и полотнищем палатки загородиться от льда за спиной и накрыть головы. Снимаем ботинки, привязываем их капроновым репшнуром к перилам и кладем всю связку внутрь палатки, на спальный мешок. Кажется, приняты все меры, чтобы ничего не упало. Особенно заботят нас ботинки. Отсаться на стене босиком – значит потерять способность к самостоятельному движению.
Один за другим садимся в мешок, предварительно натянув на себя все теплые вещи. Очень тесно и неудобно — ступенька слишком узка и коротка, мы едва умещаемся на ней, опереть ноги не на что, они то и дело соскакивают со специально пропущенной под палаткой вереочной петли — и ты повисаешь на перилах. Зато относительно тепло. Это главное. Спать все равно толком не придется, будем только дремать, но хоть не поморозимся.
Закуриваем, возимся, норовя устроится поудобнее, затем затихаем, пытаясь заснуть.
Якову это удается. Он уже похрапывает. Остальные сидят тихо, не шевелясь и не разговаривая, чтобы не разбудить его. Только время от времени кто-нибудь достанет папиросу, чиркнет спичкой, прикуривая и глядя на часы.
Погода превосходная, на чистом иссиня-черном небе — нереально яркие звезды. Далеко на северо-востоке отчетливо видны огни Нальчика.
Перед рассветом часа на два засыпаем.

24 августа
Очнулся, когда звезды еще только начинали меркнуть на светлевшем небе, и долго сидел не шевелясь, наблюдая, как медленно розовеет небо над гребнем Коштана. Проснулся и Саша, потянулся за папироской. Осветилась, зарозовела вершина Коштана, и первые лучи солнца несмело заиграли на серебристой ткани палатки.
Я вылез, обулся, наколол льда, наполнил кастрюлю, разжег примус. От его шума проснулся на соседней площадке Володя и целится фотоаппаратом на пищеблок.
Несмотря на то, что пройдено не более трехсот метров и восхождение явно затягивается, решаем закусить поплотнее: впереди очень трудная работа.
Яков чувствует себя лучше. Правда, дает себя знать сильная головная боль, но он твердо заявляет, что может идти самостоятельно.
Завтракаем, упаковываем рюкзак выбиваем крючья, сдаем их Володе.

По-прежнему идем длинной связью в девять человек. Яков без груза, в его рюкзаке оставлено лишь немного теплых вещей, чтобы надеть, если станет холоднее.
Трудности опять начинаются с первого же шага, страховка на крючьях применяется весь день. В ход пошли и ледовые крючья. Опять сильно заснеженные и оледенелые скалы и чередование коротких «пологих», крутизной градусов 50, ступенек с отвесными стенками. Часто применяем подъем по веревке. Придерживаемся правого (по ходу) склона контрфорса. Левый склон, более щедро освещаемый солнцем, теплее и суше, но он сильнее разрушен и стенки длиннее.
Далеко над нами, над видимой границей, скал, просматривается короткий снежный гребень, — наверное, тот, который был виден снизу. Гадаем, будем ли мы на нем ночевать. Саша считает, что будем, я сомневаюсь: по-моему, темнота застанет нас много ниже. Заключаем пари. По правде говоря, мне никогда не хотелось так проиграть, как в этот раз. Забегая вперед, с огорчением должен признаться, что пари я выиграл.
Погода нас по-прежнему балует. Резко обрывающаяся дымка все еще сохраняется на небе. Правда, она постепенно густеет, и далеко на северо-востоке, над равниной, уже появились белые кучевые облака. По словам Боровикова (он метеоролог), это не страшно, хорошая погода продержится.
Успеть бы нам только дойти до верхних полей!
Мы уже попривыкли и к характеру пути и к страшно медленному темпу движения и не очень-то переживаем, встречая одну за другой заснеженные стенки. Такие уж на Дых-Тау порядки, ничего не поделаешь… На этот раз стену предстоит траверсировать справа налево, одновременно несколько поднимаясь вверх. Вначале надо пройти по гладкой крутой плите, где даже самым длинным приходится буквально раздираться, чтобы дотянуться от одной неширокой трещины до другой, еще более узкой, за которую едва цепляешься кончиками пальцев. Затем надо выжаться и залезть на отщепившийся от стены камень с плоской верхушкой. Потом опять немного спуститься, пройти по узкой полочке над громадным отвесом и вылезти, наконец, на гребень.
На гребне — никакого подобия площадки, лишь сильно заснеженная плита крутизной градусов 60 и ни хороших зацепок, ни подходящих трещин для крючьев. Собраться втроем можно, только привесившись к крюку на длинных петлях веревки, откинув тело назад и опираясь ногами в воображаемый уступ, а в действительности почти гладкий склон.
Часам к шести мы поднялись метров на двести пятьдесят от ночевки, ни разу не встретив места хотя бы для сидячего бивака. Сейчас перед нами, под скальной стенкой метров в десять высотой,— два маленьких снежника, каждый площадью чуть больше письменного стола. Ни выше, ни вокруг ничего лучшего. Придется заночевать здесь: То ли помогло то, что мы не спешили, то ли снежники были лучше, но на этот раз ступени для сидения получились более удобные. Они вырублены целиком во льду.
Очень трудно было рубить натечный лед нашими айсбайлями, совершенно затупившимися вчера, когда мы в темноте рубили главным образом камни. При слабых ударах клюв айсбайля скользил, при сильных лед скалывался огромными кусками— одного неверного удара было достаточно, чтобы вместо намеченного сидячего бивака мы получили стоячий, непоправимо изуродовав ступеньку. На этот раз нас сильно выручила неистребимая способность Вано «ограждать себя от переутомления». Вчера он ухитрился ни разу не ударить айсбайлем, и потому сегодня клюв на инструменте был таким же острым, как н в Нальчике. С его помощью дела пошли у нас на лад, и через час в нашем распоряжении оказалась скамейка шириной сантиметров пятьдесят, слегка углубленная к скальной спинке.
С помощью сложной системы веревочных растяжек Буслаев ухитрился выкроить между спальным мешком и палаткой место для примуса, и, пока растапливался лед и грелся чай, мы блаженствовали в жарко натопленной палатке, сидя на удобной скамейке, покуривая, болтая ногами, свисающими над обрывом, тщетно стараясь обойти в своих разговорах погоду и продукты—темы вовсе не обывательские в наших условиях. Кончался щестой день восхождения, на которое первоначально отводилось не более пяти дней, подходил к концу запас продуктов и бензина, а километровая стена была далеко еще не пройдена. Сколько же дней потребуется нам, чтобы добраться до вершины? Сколько дней продержится ясная погода?
Кучевые облака забили теперь не только равнину над Нальчиком, но и долины Пастбищного и Скалистого хребтов слева от нас. Погода медленно, но неуклонно ухудшалась. Саша обещал нам лишь два-три хороших дня, после чего облака, по его мнению, должны появиться и над нами. Значит, завтра надо приложить все усилия, чтобы выйти на верхние снежные склоны, где и движение будет проще, и снегопад не страшен, и поспать удастся лежа…

25 августа
Утром поднялись с солнышком, даже от горячего завтрака отказались. Съели по порции корейки и немного рыбных консервов
Шли, как и вчера, придерживаясь середины центрального контрфорса. Да и характер пути оставался таким же. Теперь уже хорошо виднелась граница скал над головой. Но это еще не конец стены—предстоит переход на левый контрфорс и длинный подъем по нему. Впрочем, там путь, повидимому, будет проще, за это говорит характер скал на нем, пониже нас и рядом с нами.
На верхних склонах разыгрался сильный юго-западный ветер, и оттуда в кулуар несется мельчайшая снежная пыль. Ветер то уносит снег далеко вправо от нас, то бросает влево, и -тогда, при безоблачном небе и ярком солнце, мы попадаем в пургу. Снег залепляет очки, набивается за шиворот, мгновенно заносит зацепки на скалах, ступеньки на фирне, только что пройденные соседом по связке. Движемся медленно: часто приходится выжидать, пока изменится направление ветра.
Центральный контрфорс как-то расплывается, его гребень становится все менее выраженным, превращаясь скорее в слегка наклонную стену, и это дает нам возможность постепенно уходить влево, избавляясь от порывов снежной пыли.
В полдень подходим к большому снежнику, о возможности ночевки на котором мы заключали вчера пари с Боровиковым. Снежник оледенел, он очень крут, и без крюкового охранения на нем не обойтись. Забив несколько крючьев, выбираемся на его округлый гребень. Здесь уже не так круто. Траверсируем склон, не набирая высоту. Через несколько десятков метров выходим на осыпь из крупных камней, среди которых текут ручейки. Страшно хочется пить, и, сняв рюкзаки, мы рассаживаемся на камнях у ручейка — все вместе, рядом. Не нужно крюковой страховки, не нужно развешивать рюкзаки — их можно просто положить на камни! Мы чувствуем себя, как на курорте. Жадно выпиваем огромное количество воды, подкисляя ее лимонной кислотой, открываем банку молока и банку кофе — и снова пьем, пьем, пьем…
Через полчаса, разбившись на обычные связки, отправляемся дальше. Траверсируем осыпь и выходим на наклонную полочку. На ней трудные скалы, по которым можно лезть, как всегда лазят все альпинисты, со страховкой через крючья или уступы. Но после стенок контрфорса лазание здесь воспринимается. как ходьба по тротуару. Однако полочка кончается, скалы становятся потруднее. Часам к пяти Виталий и Володя выбираются на заледеневший гребень. Ура, скальная стена пройдена, мы на верхних снежных полях!
Конек гребня очень круто вздымается вверх, гребень острый, оба склона резко уходят вниз. Но это не беда. Главное в том, что основная наша задача выполнена.
Начинается медленная и методическая рубка ступеней, идем с непрерывным охранением на ледовых крючьях. Основная затрата времени у Виталия — он рубит ступени. Подолгу ждем у каждого крюка, переминаясь с ноги на ногу н пытаясь хоть немного согреться. Темнеет, но ночевать негде: гребень так крут, что вырубать в нем ступеньку для палатки нерационально. Несколько выше крутизна склона уменьшается, да и прослойка фирна все толще.
На горизонтальном участке гребня готовим площадки для палаток. Они получились на разных уровнях: одна повыше другой примерно на метр.
Трудно передать, с каким наслаждением после ужина мы вытянулись впятером в спальном мешке! Две сидячие ночевки сделали свое: мы проспали всю ночь как убитые и проснулись уже при солнце.

26 августа
Утром сидим в палатке вокруг примуса, покуривая и собираясь в дорогу. В кастрюле растапливается лед. Для лучшей теплоизоляции кастрюлю накрыли не только крышкой, но и тряпкой. Через несколько минут в палатке запахло тлеющей тканью. Мы с Вано схватили тряпку и стали ее осматривать, когда вдруг Саша и Буслай, сидевшие у задней стенки, с криком «Горим!» отодвинулись друг от друга, и стало видно, что горит вовсе не тряпка, а заднее полотнище палатки.
Саша стал энергично хлопать по горящему перкалю руками штормовкой — чем попало. Когда пожар был ликвидирован, в полотнище оказалось здоровенное окно, а за ним — освещенная солнцем ледовая стенка в срубленном вчера вечером гребне.
Свирепый ветер, ворвавшись в дыру, мигом выгнал из палатки и запах гари и остатки тепла.
Начали исследовать: откуда же огонь? Оказалось, что Буслай по легкомыслию выкинул в вентиляционное окошко непотушенный окурок, он ударился о ледовую стенку, откатился обратно к палатке и поджег перкаль… В половине седьмого возобновили движение. Метрах в двухстах над нами склон ограничивался вертикальной, частично нависающей стенкой ледового сброса высотой 20—40 метров. Разглядеть снизу путь через сброс не удавалось, а нам не оставалось ничего другого, как идти к нему вертикально вверх — сначала по гребню, затем по склону на кошках с охранением через ледоруб. Яков уже почти оправился, рвота прекратилась, и оставалась лишь слабая головная боль. Часам к девяти подошли под сброс. Виталий, охраняясь на ледовых крючьях, траверсировал вправо, где метрах в пятидесяти от нас сброс был рассечен широкой трещиной. Вскоре он и Володя скрылись в трещине, проверяя возможность выхода по ней на верх. Но это было не так просто, как казалось. Вначале — ледовая стенка крутизной градусов под 80, затем — небольшая площадочка и опять — стенка метров в 15. На преодоление стенок ушло часа два. Виталий вылез зайльцугом на ледовых крючьях, остальные — по спущенной им веревке.
Ледовый сброс был последним существенным препятствием. После него вышли на более пологую часть склона. Место выхода на северный гребень оказалось в двадцати минутах ходьбы от главной вершины Дых-Тау.
В 16 часов 26.08.54 г. в тур на вершине была вложена записка о восхождении, и, захватив с гребня несколько камешков, мы неторопливо зашагали вниз, по направлению к Миссес-Тау.
Все мы испытывали огромное облегчение. Спуск по северному гребню казался началом отдыха после восхождения. На спуске не было ничего, хотя бы отдаленно похожего на напряжение при подъеме по стене.
Следует, может быть, сказать несколько слов о впечатлении, которое сложилось от восхождения по северо-восточной стене Дых-Тау.
Пожалуй, самая главная особенность этого восхождения состоит в том, что его невозможно сравнить ни с каким другим. Среди других наших маршрутов Дых-Тау стоит как-то обособленно. Глубоко врезался в память двухнедельный траверс Безингийской стены — такого исключительного напряжения он потребовал. По силе, глубине и остроте пережитых ощущений Дых-Тау равнозначен Безингийской стене, которую мы прошли в 1948 году. Но то было восхождение совсем иного класса, к тому же протекавшее на три четверти в обстановке жестокой непогоды, которая во многом обусловила и природу вставших перед нами трудностей, и расход времени, и нехватку продуктов. Яков говорил мне, что траверс Коштан-Тау — Дых-Тау, сделанный в хорошую погоду, не оставил впечатления, подобного Безингийскому. Между тем, стену Дых-Тау мы «брали» в исключительно благоприятную погоду: со снегопадом был один день — 20 августа.
Надо сказать и о жестоком просчете при предварительной оценке трудности подъема по контрфорсам стены и при оценке времени на преодоление этого участка: вместо одного дня на подъем было фактически затрачено четыре. В этом отношении Дых-Тау напоминает северное ребро Мижирги во время нашего восхождения в 1952 году. По-видимому, здесь заключена одна из особенностей перехода от технически трудных стен на четырехтысячниках к технически трудным стенам на пятитысячниках: наблюдателю трудно отрешиться от привычных масштабов и правильно оценить предстоящие трудности.
На стенах пика Щуровского, Уллу-Тау-Чаны, Шхельды, Вольной Испании тоже были и отвесы, и натечный лед, и заснеженные и заглаженные участки скал; общая протяженность стен на них (например, на пике Щуровского) не уступала протяженности стены на Дых-Тау. Однако они брались на аккорд, за два-три дня. По-видимому, дело не в том, что за два-три дня эти стены не успевали вымотать наши силы,— нет. В последний день подъема по контрфорсам Дых-Тау мы прошли по высоте почти столько же, сколько за два дня перед этим, хотя к этому времени все, конечно, устали значительно больше, чем в первые дни подъема. Дело, очевидно, в том, что «удельная насыщенность трудностями на единицу высоты стены» на Дых-Тау оказалась выше тех, к которым мы привыкли.
При возвращении со стены мы в первые дни еще не анализировали своих впечатлений. Мы были переполнены одним чувством — бесконечного облегчения от того, что окончилось это страшное напряжение. В памяти каждого еще совсем свежи были воспоминания о том, ка
к трудно давался каждый этап пути, каждый день; еще не рассеялось чувство опасностей, которое возникало в дни отсидки, когда каждый понимал, чем грозит пребывание на контрфорсах в непогоду. Но все это было позади.
Стена пройдена!